К отцу своему, к жнецам - Роман Шмараков

Горе тебе, злосчастный лицемер, всех негодных негоднейший, изобразитель добра, почитатель скверны, враг Божий, неприятель себе, совратитель себе, льстец себе, кознотворец себе, поводырь себе, ключарь себе, насмешник себе, наветник себе, предатель себе, судия себе, убийца себе, показатель истины, делатель лжи, похититель собственной казны, гонитель собственной совести, лис неправедный, червь неустанный, змий изгибистый, рак язвительный, стена побеленная, всех глупцов глупейший, исповедник диавола, среди живых без жизни ходящий, уже умерший и погребенный, всех людей развращеннейший, раб неключимый, внутри связанный, внутри прободенный, внутри плененный, внутри заточенный, внутри гниющий, внутри смердящий, бесчестнейший, несчастнейший, негоднейший, проклятый, коварный, надменный, порожний, ветряной, ослепленный, омраченный, боязливый, недоверчивый, демонами полный, магическими ковами извне и внутри напитанный, безнадежный, стена преклоненная, ограда обрушенная, слякотный, илистый, нечистый, мерзостный, ненавистный, опасный, святого елея продавец, лампада угашенная, трость сокрушенная, упование погибшее, трепет объемлющий, из всякого блага изгнанный и изринутый, во ад ввергнутый, истине непричастный, во всем Богу, ангелам и людям гнусный! Горе тебе, лицемер! на бледного коня ты сел, имя тебе смерть, ад за тобой следует, зияющий на пожрание. Горе тебе, злосчастный лицемер! если бы сердце твое не сказало: «Пойдем», и если бы дух твой не молвил: «Поспеши», разве стали бы ноги твои на путь и отворились бы глаза твои на грех? Не ты ли был как вихорь, роющий поле, и как река, упившаяся дождем, и как онагр, чующий ветер пустыни? Что запираешь засов пред Тем, Кто стены подъемлет, что смежаешь очи пред Сотворившим их, что говоришь: «Не я, не я, но глаза мои» пред Тем, Кто знает твой помысел прежде, нежели он зачался в тебе? О, когда бы ты обратил сердце свое, попрал лукавство и возлюбил правду, дабы от дел твоих дерзал ожидать блага и надеяться на заслугу там, где прежде пожинал наказание! Страшно, спускаясь от Иерусалима в Иерихон, впасть в руки разбойников: но страшнее, спускаясь к свидетельству совести своей, впасть в руки Бога живого.

9

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – благоденства в Творце всякого благоденства

Я бы не покидал своих потемок, в коих привык обитать, имея собеседником самого себя, если бы не закипел снаружи какой-то шум и необычное движение. Я выхожу, и вот, стая сбившейся челяди пребывает в удивительном волнении, одновременно восклицая или спрашивая, а иные передают что-то из рук в руки, с такою опаскою, точно берегутся его разбудить. Покамест я стоял в сомнении, должно ли мне вмешаться, один слуга, которого я, хорошо зная, считал человеком благоразумным и скромным, весьма смущенный, торопится миновать меня с этим таинственным предметом в руках, на мои вопросы отвечая сбивчивыми отговорками и закрывая свою ношу от меня плечом, дабы, видимо, уберечь мой глаз от соблазна. Однако запах его одежд все рассказал и выдал, ибо этот человек, скрывшийся из вида, оставил по себе дух, проникавший всюду и отнюдь не сладостный, дух сырой рыбы. Понемногу, однако, расточился он, расточилась и толпа, словно стыд наконец о них вспомнил. Молю Бога отвратить очи мои, дабы не видели суеты и погибели трудов моих, в коих трудился я всякий день. Кто вденет кольцо в ноздри этому Левиафану? Вот, играют они, словно созданы для этого, и дом наш для них – как море великое; господин их ушел, и не ведают часа, когда вернется, оттого говорят в сердце своем: «Солнце зашло, не воротится он до утра», дабы делать то, что им кажется правильным. Над ними нет того, кто разумом наставит их на путь, или гневом покарает их за то, что они делали, или даст им радость видения своего; обновляют свои грехи и чужим поучаются. Предаются своему безумию, наслаждаются мнимыми радостями, лишенные истинных. В ночи придет их господин, не выслав вестника предупредить их, и застигнет их на ложе: что, спрашиваю, они принесут ему от усердия своего? вместо золота – на грош купленную снедь, вместо фимиама – трещащее масло из горькой харчевни, ибо есть у них ноздри, но не обоняют; вместо же умерщвления плоти – усталость от вина и разнузданных плясок. Мне кажется, что я не сеял среди них ни пшеницы, ни ячменя, ничего благого, но лишь скорби, и в свой час выйду пожать скорби: не презри же, Господи, никого из нас, кто прежде смерти обратится от своего неразумия, но милостью предвари наше покаяние и поставь затворы беззакониям нашим, как поставил их надмению морскому.

10

Досточтимому господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Господе радоваться

«Если воистину правду глаголете, право судите, сыны человеческие». Признаюсь, я неверно думал о нашей челяди и, погруженный в своих невзгодах, слишком торопливый вынес суд, а хуже или лучше, смотри сам. Растревожились они и в необычайное смущение пришли в тот час, как я их услышал, оттого, что поутру нашли лежащей на пути большую и еще живую щуку, неведомо откуда взявшуюся, и не в каком-нибудь закоулке, а перед покоями нашей госпожи, на самом пороге. Никто не признает себя виновником, каждый с горячностью выставляет свою чистоту и – редкое дело – не хочет ни гласно, ни украдкой обвинить кого-либо из сотоварищей в поступке, дерзость которого усугубляется его нелепостью: до того он всем то ли мерзостен, то ли страшен, что общность человеческой природы берет верх над обычными раздорами. Тут закипела в наших стенах как бы философская школа, с долгими прениями на кадмейский лад, где мнения, едва возникая от земли, уже готовы убивать друг друга: такое удивительное рвение выказали слуги, дознаваясь, откуда взялась эта рыба, естественным ли образом или каким-либо иным. Входят во все тайны Кекроповой древности и старинные учения выносят из тайников на свет. Все, что в скифских полях восхвалил Анахарсис, в чем преуспела Спарта благодаря законотворцу Ликургу, что в Эрехтеевых гимнасиях обсуждали толпы киников, Эпикуровым подражая сотрудникам, что утверждала сомневающаяся Академия, что говорил Анаксагор, блюдущий Фалесовы мнения, что породил Клеанф с обгрызенным ногтем, что обрело Хрисиппово уединение, о чем Пифагор молчал, Гераклит плакал и смеялся Демокрит, что разум Платона, обитающий в выспренней башне, поведал в тройном порядке, все тенета, что расставил своими силлогизмами Аристотель, все, чему научали Анаксимен, Эвклид, Аркесилай и сам сократовский дух, по смерти живущий в Федоне, словом сказать, все греческие и лацийские книги, все Сивиллины листья и евганейские страницы развернуты, перетолкованы, награждены пощечиной и выпущены на волю. «Есть, – говорят, – и верхние воды, со всех сторон объемлющие землю»: а в подтверждение упоминают о якоре, из облаков спущенном и зацепившемся за церковную ограду, или пускаются в рассказы о жене морехода, у которой на глазах нож, упавший неведомо откуда, вонзился прямо в столешницу, а муж ее, вернувшийся из странствия через год, поведал, что уронил этот нож за борт, и дни совпали; нагромождают таких басен груды, забираясь в третий день творения, где доселе не бывал человек, и зачатые в уединении мнения философов выволакивая на людное торжище. Иные же указывают на вещи, видимо противоречащие уставам природы, говоря: там-то и там-то, столько-то лет назад, шли дожди из лягушек, из рыбы, даже из мышей, и свидетелями тому называют целые поселения; и сам я, помню, читал о выпавших некогда дождях из молока и из мяса, коим поживились слетевшиеся птицы, как и о том, что за год до гибели Красса, разбитого парфянами, в Лукании пролился дождь из железа, предвещавший раны ее жителям, смерть же Милона подле некоего италийского замка задолго предсказала в этих краях хлынувшая с неба шерсть. Но что должно это знаменье нам предвещать, они и промолвить, и даже подумать страшатся. Покидая физику, подступают к рубежам благочестия: вспоминают, что и на врагов Израиля Бог послал каменный град, от которого погибло больше, нежели от меча сыновей Израилевых, а свидетельство священной страницы в сем случае подкрепляется показанием язычников, заносивших такое чудо в перечни дурных знамений, как говорит изящнейший поэт:

камнями сеющий дождь суровый и то, как кровавойтучей Юпитер краснел грозящий.

Наконец обращаются к египетским деяниям и, приведя слово Псалмопевца: «Произвела земля их жаб в покоях самих царей»: не только в полях, – прибавляют, – но, дабы тяжелее была казнь, и в покоях, то есть в тайных чертогах, самих царей, которые могли отвести от себя все прочие невзгоды, но не эту. – Следовало, скажешь ты, не оставлять их без поучения, но дать истолкование этого псалма: именно, что земля сама обратилась в жаб, столь многочисленных, что подобает говорить гиперболически, что они были даже в чертогах царей, или же – что под жабами здесь понимаются люди пустые и кичащиеся своей многоречивостью, коим благоволят владыки и пускают их к себе, дабы насладиться их суесловием и напитаться заблуждениями. – Но боюсь, не услышали бы они меня, без меры упоенные своим воображением и зачарованные зрелищами призрачных страхов. Иные же среди них подлинно боятся Божьего гнева и, приближаясь ко мне со скорбью и трепетом: «Отец, – спрашивают, – чем мы согрешили и как нам надеяться на милость?» Я же, видя искреннюю их ревность и благословляя этот чудесный случай – подлинно, мои обычные речи не сильнее на них действовали, чем рыба эта, оказавшаяся на заветном пороге, – стремлюсь утешением возвеселить их душу и говорю: вот час для обращения; оставим же вслед за Иосифом ризу, вслед за Петром – мрежи, мытницу – вслед за Матфеем, за Иоанном – плащаницу, за евангельским мужем – погребение отца, кувшин мирской похоти – за женою самарянкой, да услышит нас Господь и пламень тщеславия и любопытства, прибитый слезами раскаяния, угасит росой божественного милосердия. Аминь.